Неточные совпадения
Какою рыбой сглонуты
Ключи те заповедные,
В каких
морях та рыбина
Гуляет —
Бог забыл...
Да и зачем оно, это дикое и грандиозное?
Море, например?
Бог с ним! Оно наводит только грусть на человека: глядя на него, хочется плакать. Сердце смущается робостью перед необозримой пеленой вод, и не на чем отдохнуть взгляду, измученному однообразием бесконечной картины.
Нет,
Бог с ним, с
морем! Самая тишина и неподвижность его не рождают отрадного чувства в душе: в едва заметном колебании водяной массы человек все видит ту же необъятную, хотя и спящую силу, которая подчас так ядовито издевается над его гордой волей и так глубоко хоронит его отважные замыслы, все его хлопоты и труды.
—
Бог знает, где лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов в
море, а на берегу опрокинуло целый дом и задавило пять человек; в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
Но смеяться на
море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить
бог знает кого.
Но, слава
Богу, однако ж, мы выбрались из лимана и, благополучно проскользнув между материком Азии и островом Сахалином, вышли в Охотское
море и бросили якорь у песчаной косы, перед маленьким нашим поселением, Петровским зимовьем.
Причина казачьей голодовки была налицо: беспросыпная казачья лень, кабаки и какая-то детская беззаботность о завтрашнем дне. Если крестьянин голодает от своих четырех десятин надела, так его и
бог простит, а голодать да
морить мором скотину от тридцати — прямо грешно. Конечно, жаль малых ребят да скотину, а ничем не поможешь, — под лежач камень и вода не течет.
Рассказывая мне о необоримой силе божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди и — потоплены, еще согрешили и — сожжены, разрушены города их; вот
бог наказал людей голодом и
мором, и всегда он — меч над землею, бич грешникам.
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть Черному
морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только
богу.
Адам «начертан»
богом пятого марта в шестом часу дня; без души он пролетал тридцать лет, без Евы жил тридцать дней, а в раю всего был от шестого часу до девятого; сатана зародился на
море Тивериадском, в девятом валу, а на небе он был не более получаса; болезни в человеке оттого, что диавол «истыкал тело Адама» в то время, когда господь уходил на небо за душой, и т. д., и т. д.
Начнем сначала: приехал я с Поджио и Спиридовьгм на одной лодке с Комендантом, Плац-маёром и Барановым в г. Иркутск 9-го числа. Мы первые вошли в Столицу Сибири, ужасно грязную по случаю ежедневных дождей. Слава
богу, что избегли этого горя на
море, [
Море — озеро Байкал.] где мы бичевой шли пять суток. Скучно было, но ничего неприятного не случилось.
6 июня… Газеты мрачны. Высаживаются враги в разных пунктах наших садов и плавают в наших
морях. Вообще сложное время, и
бог знает чем все это кончится. Настоящих действователей у нас не вижу. Кровь льется, и много оплакиваемых…
Бог помощь вам, друзья мои,
И в счастье, и в житейском горе,
В стране чужой, в пустынном
мореИ в темных пропастях земли.
Деревья, как расслабленные, тяжело дремали, опустив свои размягченные жаром листья, и колосистая рожь стояла неподвижным зелено-бурым
морем, изнемогая под невыносимым дыханием летнего
бога, наблюдающего своим жарким глазом за спешною химическою работою в его необъятной лаборатории.
— В скитах чего уж со мной не делали! вот эта самая Мавра Кузьмовна надо мною тешилась: и в холодний-то чулан запирала, и голодом
морила, и на цепь саживала. Думаю я так, что оне с Манефой Ивановной извести меня захотели, чтоб я, значит, померла, и им после того родительский капитал весь получить. Только, видно,
бог не попустил до этого; хошь и больно я от ихних побоев захворала, однако разрешилась благополучно младенцем…
— Такие рыбы дай
бог, чтобы и в Эгейском
море водились!
«Человек много думает на
море разного, — сказал он мне, — разное думает о себе и о
боге, о земле и о небе…
Бедного Дыму сильно тошнило, и он кричал, что это проклятое
море вывернет его наизнанку, и заклинал Христом-богом, чтобы корабль пристал к какому-нибудь острову, и чтоб его, Дыму, высадили хоть к дикарям, если не хотят загубить христианскую душу.
«Вот, — думал Матвей, — полетит это облако над землей, над
морем, пронесется над Лозищами, заглянет в светлую воду Лозовой речки, увидит лозищанские дома, и поле, и людей, которые едут в поле и с поля, как
бог велел, в пароконных телегах и с драбинами.
Небо, облака, да
море, да вольный ветер, а впереди, за гранью этого
моря, — что
бог даст…
— Побойся ты
бога! Ведь женщину нельзя заставлять ждать целую неделю. Ведь она там изойдет слезами. — Матвею представлялось, что в Америке, на пристани, вот так же, как в селе у перевоза, сестра будет сидеть на берегу с узелочком, смотреть на
море и плакать…
— Не пойду, — сказал Дыма решительно. —
Бог создал человека для того, чтобы он ходил и ездил по земле. Довольно и того, что человек проехал по этому проклятому
морю, которое чуть не вытянуло душу. А тут еще лети, как какая-нибудь сорока, по воздуху. Веди нас пешком.
…Ему приятно к нам ходить, я это вижу. Но отчего? что он нашел во мне? Правда, у нас вкусы похожи: и он, и я, мы оба стихов не любим; оба не знаем толка в художестве. Но насколько он лучше меня! Он спокоен, а я в вечной тревоге; у него есть дорога, есть цель — а я, куда я иду? где мое гнездо? Он спокоен, но все его мысли далеко. Придет время, и он покинет нас навсегда, уйдет к себе, туда, за
море. Что ж? Дай
Бог ему! А я все-таки буду рада, что я его узнала, пока он здесь был.
Поезд летит, мелькают какие-то огороды, вправо остается возвышенность Лесного, Поклонная гора, покрытая сосновым лесом, а влево ровнем-гладнем стелется к «синему
морю» проклятое
богом чухонское болото.
— Не говорить о твоем суженом? Ох, дитятко, нехорошо! Я уж давно замечаю, что ты этого не жалуешь… Неужли-то в самом деле?.. Да нет! где слыхано идти против отцовой воли; да и девичье ли дело браковать женихов! Нет, родимая, у нас благодаря
бога не так, как за
морем: невесты сами женихов не выбирают: за кого благословят родители, за того и ступай. Поживешь, боярышня, замужем, так самой слюбится.
Но это, в сущности, ничего не значит: застарелые понятия не мешают рыбаку молиться в такое время и просить
бога послать утешение и помощь мореходам, плавающим в
море, и пешеходам-странникам, идущим по дорогам.
В небе,
море и душе — тишина, хочется слышать, как всё живое безмолвно поет молитву богу-Солнцу.
— «
Бог видит всё! — сказал он. — Ему известно, что вот люди, созданные для земли, погибают в
море и что один из них, не надеясь на спасение, должен передать сыну то, что он знает. Работа нужна земле и людям —
бог понимает это…»
— Мне, ей-богу, весело! — воскликнул Ежов, спрыгнув со стола. — Ка-ак я вчер-ра одного сударя распатронил в газете! И потом — я слышал один мудрый анекдот: сидит компания на берегу
моря и пространно философствует о жизни. А еврей говорит: «Гашпада! И за-ачем штольки много разного шлов? И я вам шкажу все и зразу: жизнь наша не стоит ни копейки, как это бушующее
море!..»
—
Бог с ней, — рассуждала она, — она, говорят, святая, а я сама знаю, что я грешная и нетерпеливая, встречусь, чего доброго, не вытерплю и про крестьян заговорю, потому что гробы серебрить, а живых
морить — это безбожно.
— Ха-ха… Видно, кто на
море не бывал, тот досыта
богу не маливался. Ну, настоящая страсть еще впереди: это все были только цветочки, а уж там ягодки пойдут. Порша! скомандуй насчет чаю и всякое прочее.
Если ты хочешь непременно сравнивать с чем-нибудь жизнь, то сравни ее с
морем; но только,
бога ради, не с бурным, — это уже слишком старо!
Так же точно не было ничего видно, и в потемках слышался ленивый, сонный шум
моря, слышалось бесконечно далекое, невообразимое время, когда
бог носился над хаосом.
Ты, земной ангел, без меня не потеряла бы свою беспечность… теперь всё кончено… от моего прикосновения увяли твои надежды… махни рукой твоему спокойствию… цветы не растут посреди бунтующего
моря, где есть демон, там нет
бога…
— Экие молодцы — а просят христа ради; что вы не работаете? дай
бог, чтоб пришло время, когда этих бродяг без стыда будут
морить с голоду.
Но на флот нужны деньги, а финансы истощены; флот надобно построить уж порядочно, а приезжие мастера еще
бог весть каковы; для флота нужно
море, а у нас его нет.
Ему же я обязан знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе; плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта, хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб, душу, предков, глаза, печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси
бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще в
море, но всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.
Но, как это часто бывает на Черном
море, внезапно сорвавшийся
бог весть откуда ветер подул от берега и стал уносить катер в
море с постепенно возрастающей скоростью.
Совсем другое дело было, когда перед борой вышел в
море Ваня Андруцаки, наплевав на все предостережения и уговоры старых людей.
Бог его знает, зачем он это сделал? Вернее всего, из мальчишеского задора, из буйного молодого самолюбия, немножко под пьяную руку. А может быть, на него любовалась в эту минуту красногубая черноглазая гречанка?
Этого уж никак не следовало делать! Спаси
бог, будучи в
море, предупреждать события или радоваться успеху, не дойдя до берега. И старая таинственная примета тотчас же оправдалась на Ване Андруцаки. Он уже видел не более как в полуаршине от поверхности воды острую, утлую костистую морду и, сдерживая бурное трепетание сердца, уже готовился подвести ее к борту, как вдруг… могучий хвост рыбы плеснул сверх волны, и белуга стремительно понеслась вниз, увлекая за собою веревку и крючки.
Наконец рыбы рассказывают ей, что гроб волнами отнесло в
море и прибило к Библосу, где вокруг него выросло громадное дерево и скрыло в своем стволе тело
бога и его плавучий дом.
— Лексей Максимыч, воевода без народа, — как же, а? — спросил он меня дождливой ночью. — Едем, что ли, на
море завтра? Ей-богу! Чего тут? Не любят здесь нашего брата, эдаких. Еще — того, как-нибудь, под пьяную руку…
Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине
море,
Всюду веешь на просторе,
Не боишься никого,
Кроме
Бога одного.
Вот пошел он к синему
морю;
Видит —
море слегка разыгралось.
Стал он кликать золотую рыбку,
Приплыла к нему рыбка и спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка,
Разбранила меня моя старуха,
Не дает старику мне покою:
Надобно ей новое корыто;
Наше-то совсем раскололось».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе
с
Богом,
Будет вам новое корыто».
Вот пошел он к синему
морю,
(Помутилося синее
море.)
Стал он кликать золотую рыбку,
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Еще пуще старуха бранится,
Не дает старику мне покою:
Избу просит сварливая баба».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе
с
Богом,
Так и быть: изба вам уж будет».
Пошел старик к синему
морю;
(Не спокойно синее
море.)
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Пуще прежнего старуха вздурилась,
Не дает старику мне покою:
Уж не хочет быть она крестьянкой,
Хочет быть столбовою дворянкой».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе
с
Богом».
Старичок отправился к
морю,
(Почернело синее
море.)
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Опять моя старуха бунтует:
Уж не хочет быть она дворянкой,
Хочет быть вольною царицей».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе с
Богом!
Добро! будет старуха царицей...
Есть остров в
море, проклятый небесами,
Заросший вес кругом дремучими лесами,
Покрытый иссини густейшим мраком туч,
Куда не проникал ни разу солнца луч,
Где ветры вечные кипяще
море роют,
Вода пускает гром, леса, колеблясь, воют,
Исчадье мерзкое подземна
бога там.
И слава
Богу.
Чем далее, тем лучше. Всех бы их,
Развратников, в один мешок да в
море.
Вера Филипповна. Да какое мое довольство! Мне для себя ничего не нужно; тем я довольна, что всякому бедному помочь могу; никому отказывать не приходится, всякий с чем-нибудь да уйдет от меня! Сколько богатства-то и доходу у Потапа Потапыча! Лично я из
моря черпаю, ничего не убывает, тысячу-две истратишь, а три прибудет. Или уж это
бог посылает за добрые дела.